На пути к спасительной «берданке»

В плане развития стрелкового оружия XIX век оказался поистине революционным. Если наполеоновские войны его начала отгремели с привычным за два предыдущих столетия кремнёвым дульнозарядным ружьём, то к концу века появились вполне привычные для нас и по сей день оружейные системы. Стремительный прогресс в этой области мог практически в одночасье отбросить назад самую могущественную армию, не разглядевшую вовремя качественный рывок соседей. Именно так произошло с Россией, которой во второй половине XIX пришлось приложить большие усилия для преодоления кризиса.

Русская армия в роли догоняющего

Практически всю первую половину XIX века русская армия находилась на положении жены Юлия Цезаря — той, что «выше подозрений». Овеянная славой походов Суворова и Кутузова, со списочной численностью регулярных войск более миллиона человек, такая армия, казалось, вполне позволяла вести политику в стиле «можем повторить!»

Крымская война стала настоящим холодным душем, продемонстрировав, как было принято писать в советское время, «всю полноту отсталости царского режима». В частности, одной из причин поражений русской армии множеством историков называлось наличие у англичан и французов «убийственных штуцеров». Они позволяли вражеским стрелкам вести успешный огонь из-за пределов дальности не только русских ружей старого образца, но и артиллерии, при этом расчёты пушек уничтожались вражеским огнем ещё до того, как сами начинали стрелять.

Тут стоит отметить, что «факт, конечно, имел место быть», хотя, во-первых, вооружение союзных армий новыми нарезными винтовками было далеко не поголовным, а во-вторых, описания боёв не так уж часто отводят воздействию огня вражеской пехоты значимую роль.

Но этот факт прекрасно укладывался в общую теорию о технической отсталости России вообще и оснащённости армии в частности, а кроме того, позволял списать часть ответственности за поражения на наличие у противника чудо-оружия. Рассуждать о вражеской новинке и обывателям, и самим военным было проще и приятнее, чем об уровне некомпетентности офицерского и особенно генеральского состава, равно как и о провалах в боевой подготовке и снабжении.

Конечно, при этом подразумевалось, что печальный опыт будет непременно учтён и ситуация «в однобортном уже никто не воюет» повториться не должна. Но тут решить оказалось значительно проще, чем сделать. Крымская война фактически стала одной из первых в XIX веке, когда технический прогресс начал оказывать серьёзное влияние на ход боевых действий. В итоге происходившая в России со стрелковым оружием следующие несколько десятилетий круговерть получила название «несчастной ружейной драмы».

Ещё в ходе Крымской войны среди трофеев были обнаружены «секретные пули Нейслера». Предназначенные для гладкоствольных ружей старого образца, эти пули цилиндрической формы с расширительной выемкой в хвостовой части позволяли повысить кучность стрельбы. Следующим шагом стало введение для штуцеров варианта пули Минье.

Тем временем на Западе началось внедрение другой технической новинки — капсюлей, позволивших значительно повысить надёжность выстрела. В отличие от кремневого замка, капсюль при воспламенении значительно реже давал осечки и был куда менее чувствителен к внешним условиям.

Если переделка старых кремнёвых ружей в капсюльные варианты особых проблем не представляла, то уже следующий шаг стал заметно сложнее. Речь шла о переходе на казнозарядную систему. Тут внимание русских военных специалистов привлекла конструкция британца Терри, точнее, её вариант, предложенный мастером Норманом из Тулы. Однако и винтовки Терри-Нормана в момент принятия на вооружение выглядели не очень перспективно и рассматривались скорее, как временная мера.

В 1866 году началась австро-прусская война, в ходе которой прусская пехота продемонстрировала заметное превосходство над австрийцами благодаря «секретным» игольчатым винтовкам Дрейзе. Русские военные ознакомились с этой системой ещё за год до войны, но сочли непригодной для российских условий. Это были системы уже следующего поколения, использовавшие готовые патроны в бумажной оболочке, где накалывание капсюля производилось длинной иглой. При выстреле бумажная гильза сгорала. Эта система заметно превосходила старые образцы по скорострельности, но была весьма чувствительна как к качеству изготовления ружей и патронов, так и к условиям эксплуатации.

Если проблему высокой точности изготовления можно было как-то решить, в крайнем случае просто заказав первые партии винтовок за границей или традиционно закупив импортных мастеров вместе со станочным парком, то солдат, привыкших ухаживать за игольчатыми винтовками на должном уровне, взять было неоткуда.

В итоге, перепробовав несколько десятков образцов «иголок», как западных, так и предложенных российскими изобретателями, Оружейная комиссия остановилась на варианте, предложенном немцем из Британии Йоганнесом Карле. В ней для открывания затвора не требовалось отдельного действия по выведению иглы из зарядной камеры.

Впрочем, с точки зрения российской реальности, предложенная Карле винтовка представляла собой скорее «концепт идеи», чем образец, пригодный для использования в отечественных условиях. Его переработкой занялся член Оружейной комиссии полковник Н.И. Чагин, который усовершенствовал и патрон к винтовке. На испытаниях винтовка отстреляла 2800 выстрелов без каких-либо особых проблем, однако стоило «иголкам» попасть в войска, как в комиссию начали стекаться рапорты о проблемах и поломках. Не исправил положение и новый патрон, разработанный полковником Вельтищевым. «Иголки» упорно не желали приживаться на российской почве.

Сложившееся положение явственно намекало на необходимость перехода к следующему этапу — патронам с металлической гильзой. Правда, генералы с трудом расставались с мечтами об изготовлении боеприпасов силами отдельного солдата, как это было в прежние времена, когда достаточно было раздать бойцам свинец, из которого каждый отливал пули самостоятельно.

В этом классе основными претендентами выступали два образца — лейтенанта флота Н.М. Баранова и чеха Сильвестра Крнки. Поскольку Морское ведомство было финансово независимо от армии, а опыт Крымской войны в очередной раз наглядно показал, что в России морякам иногда приходится воевать и на суше, флот, не дожидаясь сухопутных генералов, начал заказывать предложенные первыми винтовки Баранова. Впрочем, на испытаниях обе винтовки признали равнозначными, в пользу системы Крнки оказалась лишь цена — 6 рублей против 7 рублей 50 копеек у Баранова. В масштабах армии последний аргумент становился очень даже весомым, поэтому в 1869 году на вооружение была принята именно «Крынка».

Но и это был ещё далеко не финал пьесы о поисках винтовки для русской армии: «Крынке» суждено было уступить своё место ещё более совершенному образцу — винтовке Бердана.

Русская американская винтовка

Об изобретателе этого оружия стоит сказать пару слов отдельно. Хайрем Бердан — инженер, изобретатель и отличный стрелок — был из тех американцев XIX века, которые послужили прототипами инженера Сайруса Смита из «Таинственного острова» или главного героя «Янки при дворе короля Артура». «Я умел сделать всё, что только может понадобиться, любую вещь на свете», — это было написано про таких людей как Хайрем, хотя в данном случае делать то, что понадобится, пришлось не только и даже не столько Бердану.

В 1865 году в США были направлены два русских офицера — полковник А.П. Горлов и капитан К.И. Гуниус. Их задачей было изучение имевшихся в тот момент перспективных образцов вооружения, в том числе и стрелкового. Особенно интересовала русских военных винтовка системы Генри-Пибоди и её патрон.

Благодаря установившимся в тот момент весьма тёплым отношениям между США и Российской империей, Горлов и Гуниус получили возможность как присутствовать на проводимых американцами испытаниях опытных винтовок, так и устраивать собственные испытания. Итогом стал рапорт Горлова, в котором указывалось, что из имеющихся систем ни одна не может быть принята в России без существенных изменений. В числе лучших были названы системы Бердана, Пибоди и Ремингтона-Райдера. Особый интерес вызвали у русских офицеров патроны Бердана — с металлической гильзой центрального воспламенения.

Что касается винтовок, то Бердан проводил опыты с затворами двух типов — открывающимся вращением на оси назад и откидывающимся вверх. Горлов и Гуниус заинтересовались винтовками второго типа. Дальнейшая доработка и испытания оружия, которому предстояло стать «стрелковой винтовкой обр. 1868 года, Бердана №1», проходили при их непосредственном участии.

Работы по усовершенствованию, а правильнее сказать, конструированию винтовки заново, продолжались весь 1867 и часть 1868 года. Производить винтовку было решено на заводе фирмы Кольт, при этом заказ на ствольную сталь пришлось размещать в Англии и Германии — в самих США стали нужного качества не нашлось. Любопытно, что немецкие заготовки оказались лучше английских, что в те времена было новостью — германские товары полагались качеством ниже изделий «мастерской мира». Собственно, правило отмечать товар клеймом «Made in» по месту изготовления было принято, чтобы отличать «настоящее английское качество» от дешёвых германских подделок. Помимо винтовки, был доработан и патрон. В одном из рапортов Горлов писал:

«Такой высокой меткости ещё не имеет ни одна армия ни Европы, ни Америки. У нас на заводе существует общество любителей стрельбы в цель, главным образом, составленное из лучших стрелков Кольтовской фабрики. Мастер Паульсон, приглашённый принять участие в состязательной стрельбе, вышел на оную с нашим валовым машинным ружьём №1 и нашим военным патроном, тоже валового изготовления. И вот уже второй раз как он берёт первый приз, далеко оставляя за собой все доселе знаменитые штуцера тонкой ручной работы, наводимые с помощью зрительных труб, пристрелянные на одну только дистанцию, действующие патроном, где порох и пуля точным взвешиванием доведены до наибольшего однообразия…»

Впрочем, помимо меткости, винтовкам для русской армии требовалась ещё и надёжность, и для её проверки Горлов и Гуниус устроили целую серию испытаний. Из винтовок стреляли усиленным зарядом, пропиливали корпуса гильз, забивали ствол и даже поливали детали кислотой для имитации коррозии. Одним из испытаний была чистка механизмов абразивным порошком — можно предположить, что работников Кольта это изрядно шокировало, поскольку «ружья кирпичом не чистили» не только у англичан.

Всего на заводе Кольта было изготовлено 30 000 винтовок Бердана №1 для России в рамках основного заказа и незначительное количество карабинов и винтовок с американской маркировкой. Впрочем, судя по наличию в частных коллекциях США винтовок Бердана №1 с надписями на русском, но без серийных номеров и отметок русских военных приёмщиков, можно предположить, что на Кольте в те времена не брезговали и контрафактом, производя часть «берданок» для продажи «налево».

Лучшее — враг хорошего

Ещё более уверенно можно предположить, что на Кольте рассчитывали хорошо поторговать винтовкой Бердана уже под своей маркой после выполнения русского заказа. Предпосылки к этому были — военные агенты разных стран живо интересовались данной системой. Но, увы и ах — в который раз лучшее оказалось злейшим врагом хорошего, причём в роли могильщика хорошей винтовки Бердана №1 выступил никто иной, как сам Бердан. Ещё до начала серийного производства он отправился на оружейный завод в английском Бирмингеме, где взял за основу «русскую винтовку» и переделал её под продольно-скользящий затвор. Именно в результате этой работы и появилась винтовка Бердана №2, которую конструктор лично взялся «проталкивать» на вооружение русской армии взамен предыдущего образца.

В ходе испытаний новый образец Бердана был признан потенциально более перспективным, чем прочие винтовки, включая его же предыдущую модель. Но, как и в прошлый раз, с точки зрения российских военных, Бердан представил скорее «концепт», чем готовый к производству и эксплуатации в России образец. В этот раз доводкой винтовки занялась особая комиссия, созданная при Учебном пехотном батальоне. Только после доработки новая винтовка была принята как «4,2-линейная винтовка обр. 1870 года», и завод в Бирмингеме получил заказ на 30 000 винтовок. В основном, говоря о «берданках», подразумевают именно эту винтовку — Бердана №2 было произведено на порядок больше, чем Бердана №1.

Любопытно, что один из «первооткрывателей» и фактически создателей винтовки Бердана №1 полковник Горлов был яростным противником винтовки №2, считая, что она значительно уступает предыдущей модели в первую очередь по надёжности и меткости. Но его аргументы в данном случае были сочтены недостаточно вескими, а с точки комиссии, принимавшей винтовку №2, система с продольно-скользящим затвором была проще в обращении и более технологична. Видимо, последнее и было наиболее важным соображением — если с заказом первых «пробных» партий за границей ещё можно было как-то мириться, то перевооружать всю армию необходимо было винтовкой, производимой на отечественных заводах.

Главным испытанием для «берданки» стала русско-турецкая война 1877-1878 гг., хотя к началу войны значительная часть армии ещё не успела заменить ею винтовки более старых образцов. После появления ещё более совершенных магазинных винтовок Мосина «берданки» отправились на склады, и в начале XX века их стали переделывать в охотничьи дробовики для продажи населению. С тех пор слово «берданка» у населения бывшей Российской империи стало нарицательным применительно к любой охотничьей однозарядке с продольно-скользящим затвором. Говорят, кое-где из них стреляют и до сих пор.

Андрей Уланов
WARSPOT.RU