Калашников vs. Шмайссер, или в сотый раз об одном и том же

Установка в Москве памятника знаменитому советскому и российскому оружейнику М.Т. Калашникову сопровождается целой чередой скандалов. На днях один из авторов Warspot, Юрий Пашолок, указал в своём блоге на досадную ошибку, допущенную скульпторами, разместившими на памятнике создателю легендарного АК взрыв-схему пресловутого «штурмгевера». Всё это заставляет не в первый раз обратиться к вопросу, который, казалось бы, для людей мало-мальски интересующихся историей стрелкового оружия должен быть закрыт давно и навсегда. Тем не менее, страсти кипят не шуточные, и придётся ещё раз объяснить, чего общего и в чем различия в конструкциях двух оружейников, и как вышло, что разработка никому не известного сержанта превратилась в один из символов СССР, не потускневший и в современной России.

Страсти по промежуточному патрону

Итак, в каких отношениях состоят советский автомат и немецкий «штурмгевер»? Обычно самые далёкие от темы и попросту недалёкие начинают рассуждения о сильном внешнем сходстве АК и StG 44, что, в общем-то, и не удивительно – назначение у оружия одно, эпоха тоже одна, компоновка, в силу принятых решений и назначения, схожая. Только вот началась эта компоновка не со «штурмгевера» – пионером тут был вовсе не Шмайссер.

Вот на иллюстрации выше ручной пулемёт (или автоматическая винтовка) конструкции американца Льюиса модели 1923 года. Штука хоть и мелкосерийная, но для своего времени хорошо известная и испытывавшаяся в самых разных странах. Если отрешиться от сошек и габаритов пулемёта, определяемых стандартным винтовочным патроном – что мы видим? Та же отдельная пистолетная рукоятка, тот же примыкаемый снизу рожковый магазин, то же верхнее расположение газоотводной трубки, и даже длинный ход поршня и запирание поворотом затвора – те же. Привет, АК!

Далее, патрон. Во-первых, Шмайссер к созданию промежуточного патрона никакого отношения не имел. В 1940 году в рамках контракта HWaA (Heereswaffenamt – Управление вооружений сухопутных сил вермахта) выдали тактико-технические требования к новому автоматическому оружию и готовый патрон, уже созданный фирмой «Польте». При этом работы в Германии над специальным армейским промежуточным патроном были начаты в 1935 году, а вообще в мире – ещё в 1918 году!

При этом о таких работах было прекрасно известно и в СССР. Ещё в середине 30-х известный конструктор и оружейный историк В.Е. Маркевич призывал делать пистолеты-пулемёты (автоматические карабины) не под пистолетные патроны, а под винтовочные уменьшенного калибра и мощности, указывая в качестве хорошей отправной точки патрон .25 Remington. Почему ни в 1918 году, ни 10–15 лет спустя вроде бы витавшая в воздухе идея промежуточного патрона «не выстрелила»? Разумеется, всех точных причин мы знать не можем, но построить разумные предположения нам никто не мешает.

Во-первых, высокопоставленные армейские чины чаще всего по натуре своей консервативны и не любят рисковать карьерой во имя новшеств, чья полезность не очевидна. Большая часть генералитета того периода была воспитана и обучена ещё в эпоху магазинных винтовок с отсечкой магазина, стрельбы залпами и штыковых атак в плотном строю. Идея массового вооружения рядового пехотинца скорострельным автоматическим оружием была во многом чужда большинству таких военачальников.

Во-вторых, невзирая на очевидную экономию в материалах и затратах на производство и доставку каждого промежуточного патрона на поле боя, значительно увеличившийся у автоматического оружия по сравнению с магазинными винтовками расход патронов всё равно означал повышение нагрузки как на производство, так и на логистику.

В-третьих, к моменту окончания Первой мировой войны пулемёт стал неотъемлемым элементом вооружения пехоты. Использование существенно ослабленного промежуточного патрона в пулемётах, особенно станковых, означало резкую потерю эффективности их огня по всем типам целей. Это, в свою очередь, означало необходимость введения нового «ослабленного» патрона параллельно с уже существующим винтовочным, а не вместо него, что также усложняло логистику.

Наконец, вплоть до конца 30-х годов в число типичных целей для огня индивидуального стрелкового оружия пехоты входила не только пехота противника, но и такие цели как лошади, бронеавтомобили и низколетящие аэропланы. Использование ослабленного промежуточного патрона могло резко снизить возможности пехоты по борьбе с этими целями, что тоже считалось недопустимым. По этой причине в межвоенный период в СССР перспективным видом вооружения пехоты стала самозарядная винтовка под обычный трёхлинейный патрон, а «передовые» немцы вообще оставили в качестве основного оружия пехотинца обычную магазинную винтовку Маузера, построив огневую мощь пехотного отделения на базе единого пулемёта.

Начавшаяся Вторая мировая война с её повышенной механизацией и стремительно развивавшимися операциями быстро и наглядно доказала, что при боевых столкновениях больших масс пехоты основное значение имеют не точность стрельбы или мощность боеприпаса, а общее количество выстрелов, сделанных в сторону противника. По собранным уже после войны данным, в среднем на одного убитого солдата приходилось от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч выстрелов. Более того, кавалерия сходила со сцены, а развитие бронетехники и авиации сделало их малоуязвимыми даже для самых мощных винтовочных патронов. Справедливости ради, надо сказать, что понимание этого факта пришло к германским военным экспертам ещё в середине 30-х годов, и они начали серьёзные работы над оружием под промежуточный патрон.

При этом резкому росту популярности появившихся в 1943–1944 гг. серийных «штурмгеверов» более всего способствовал подкрадывавшийся к вермахту и всей нацистской Германии известный пушной зверь. Превосходный пулемёт MG 34 был дорог и сложен в производстве, при этом станок к нему тоже был непрост, а для использования только в роли ручного пулемёта он, как и его наследник MG 42, был явно тяжеловат. Создать же удачную самозарядную винтовку у немцев не получилось.

Это привело к активному использованию в вермахте трофейных пулемётов всевозможных образцов – особой популярностью пользовались чешские ZB-26, но не брезговали немцы и французскими «Гочкиссами» и советскими «Дегтяревыми». В итоге к 1943 году стало очевидно, что на «решающей дистанции» пехотного боя – 300 метров и ближе – пехота вермахта по плотности огня начинает уступать как бойцам Красной Армии с ППШ, СВТ-40 и ДПМ, так и американцам с их самозарядками M1 Garand и M1 Carbine, а также автоматической винтовкой Браунинга BAR M1918A2.

Никем не отвергается тот факт, что серьёзные работы в СССР в направлении создания промежуточного патрона и оружия под него начались под влиянием немецких трофеев, захваченных весной-летом 1943 года на Северо-Западном фронте, но далее они шли вполне самостоятельно. Прямое тому доказательство – к 1945 году, когда приснопамятный Хуго Шмайссер ещё сидел в КБ компании «Хенель» и пытался сочинить для вермахта ещё более дешёвый StG 45, в СССР уже имелись прототипы целого семейства оружия под промежуточный патрон – магазинных и самозарядных карабинов, ручных пулемётов и автоматов.

К тому моменту, когда в гости к герру Шмайссеру дошли союзники и попросили поднять руки вверх, в СССР уже имелись подготовленные к войсковым испытаниям автоматы Судаева АС-44, а также их конкуренты от Токарева, Дегтярева и ещё многих конструкторов – обошлись и без Шмайссера в Ижевске.

О том, почему Ижевск не Ковров, а штамповка – не фрезеровка

В 1946 году в СССР шёл уже очередной этап конкурса, в котором, помимо других конструкторов, принимал участие и сержант Калашников. К тому моменту он был сотрудником Научно-исследовательского полигона стрелкового оружия (НИПСВО КА) в подмосковном Щурово, где имел возможность близко познакомиться не только с самыми разными трофейными и полученными по ленд-лизу образцами оружия, но и с опытными отечественными системами, проходившими испытания на полигоне. Кроме того, сотрудники полигона, чрезвычайно опытные и знающие офицеры, также могли делиться опытом с молодым сержантом.

Дальнейшая история в принципе известна – после неудачи в первом туре конкурса 1946 года Калашников получил разрешение участвовать во втором и отправился переделывать свой будущий опытный АК-47 в Ковров, вотчину прославленного Дегтярёва и его школы. Ковров, если посмотреть на карту, находится примерно в 900 километрах от Ижевска, где в это же время «томился в застенках» Хуго Шмайссер.

Разумеется, в каноническую советскую историю о том, как одиночка-самоучка сержант «из ничего» создал отличный автомат, поверить сложно. Естественно, ему помогали – и приданный в Коврове конструктор А.А. Зайцев, и сотрудники полигона. Калашников (а может и Зайцев – сейчас сложно понять) смело заимствовал удачные решения у соперников по конкурсу, в первую очередь, вероятно, у туляка А.А. Булкина. В этом нет ничего предосудительного – более того, в то время любое заимствование, ведущее к успеху, только приветствовалось. В самом деле: вся интеллектуальная собственность в СССР принадлежала народу, читай – государству. Более того, этот процесс по большей части обусловливался не личной инициативой конструктора, а рекомендациями со стороны заказчика.

Так что и в создании АК-47 следа руки лично Шмайссера усмотреть решительно невозможно, даже косвенно: уж очень много различий в компоновке всех его основных узлов со «штурмгевером». Да, в автомате Калашникова много заимствованных решений. Более того, оригинальных, принципиально новых узлов в нём практически нет, – равно как и в немецкой конструкции. Не верите? Сравните устройство StG 44 и, скажем, чешского ручного пулемёта ZB-26, созданного, соответственно, в 1926 году… Весь ключ – именно в технических и инженерных решениях по компоновке и объединению известных конструкций узлов и деталей в единое работающее целое, и тут АК и StG разнятся очень сильно.

Ну и, наконец, третий этап – когда Калашников с уже готовым автоматом приехал в 1947 году в Ижевск налаживать серийное производство. Конструкция АК к этому моменту уже «устаканилась», и всё, чем теоретически мог помочь германский специалист на этом этапе – это наладкой серийного производства с широким применением штамповки. Но и тут тоже вышел конфуз – Ижевский завод оказался не готов выдерживать нужное качество штамповки, термообработки и клёпки ствольных коробок, так что в 1950 году конструкторам «Ижмаша» пришлось создавать для АК новую фрезерованную ствольную коробку. В этом помощь «съевшего собаку» на штамповке Шмайссера им была нужна как той же собаке пятая нога. В итоге Хуго Шмайссер вместе с Карлом Барнитцке и другими своими коллегами ещё какое-то время продолжал без особого толку есть советский хлеб, а потом был с миром отослан на историческую родину.

У кого заимствовал Калашников?

Стоить заметить, что если и говорить о влиянии иностранных конструкторов на творчество Калашникова вообще и его знаменитый автомат в частности, то здесь куда больше оснований вспомнить о другом западном оружейнике – американце Джоне Гаранде. Так, по поводу разработанного в 1944 году совместно с ещё одним сотрудником полигона самозарядным карабином СККП (самозарядный карабин Калашникова и Петрова) в отчётах прямо отмечалось:

«Карабин Калашникова и Петрова конструировался и разрабатывался по типу самозарядной винтовки Гаранда, вследствие чего в карабине Калашникова и Петрова несколько сборок и механизмов по конструктивному оформлению и принципу действия разработано аналогично самозарядной винтовке Гаранда, например: запирание канала ствола, питание, ударно-спусковой механизм, крепление ствольной коробки».

При этом в том же отчёте далее упоминалось, что подобная система запирания уже применялась в советских опытных винтовках, причём, задолго до того, как в СССР получили возможность детально изучить переданные в рамках ленд-лиза американские самозарядки. Это лишний раз показывает, что реальное значение имеет не то, кто именно первым дошёл до того или иного конструкторского решения, а кто сумел применить его наиболее удачно.

Именно свой доработанный вариант системы запирания ствола М.Т. Калашников и сделал основой, вокруг которой выстраивались те или иные решения будущего АК.

Что же касается применённых в АК заимствований, особенно сделанных у коллег по конкурсу, то в этом плане все участники находились в равном положении. Более того, опубликованные ныне документы дают возможность предположить, что как минимум, часть, если не все подобные «внедрения» были даны в виде рекомендаций по доработке офицерами полигона. Так, например, фраза «изменена конструкция спускового механизма (принята схема механизма чехословацкой винтовки ZH-29)» в списке произведённых доработок повторяется дважды – как для образца Калашникова, так и для образца конструктора А.А. Дементьева из ковровского КБ-2. При этом за конструктором оставалось право следовать рекомендациям или игнорировать их, но если у Калашникова перед последним этапом список неучтённых рекомендаций состоял из трёх позиций, то у его ближайшего конкурента Булкина – из пяти, а у оказавшегося на последнем этапе аутсайдером Дементьева – из девяти. Как видно, в этом отношении возможности были равные у всех, а вот желание прислушиваться к советам – нет.

Ну и, наконец, подводя итог теме «от кого чего в АК», нельзя не упомянуть об ещё одном образце, который, хотя и не является донором отдельных конструктивных решений, зато вполне претендует на роль такового концептуально – речь идёт о пистолете-пулемёте А.И. Судаева. Именно при его создании в ходе конкурса 1942 года Алексей Иванович рассчитал работу автоматики таким образом, чтобы система имела избыточный запас энергии. Это позволило его образцу по надёжности обойти всех прочих соперников, включая очень удачный вариант Г.С. Шпагина ППШ-2.

Именно на надёжность автомата сделал свою ставку и Калашников. У его главного конкурента Булкина работа подвижных частей была рассчитана таким образом, чтобы минимизировать удар при откате назад. Это позволило добиться хорошей кучности при автоматической стрельбе из неустойчивых положений, но не оставило запаса на проблемы при загрязнении. Напротив, у образца Калашникова подвижная масса приходила в заднее положение с изрядным запасом энергии. Это отрицательно сказалось на точности/кучности автоматической стрельбы, но положительно – на функционировании автомата при загрязнении.

В итоге, как известно, на последних испытаниях образец Калашникова уложился в нормативы технического задания конкурса по надёжности, а Булкина – по кучности боя при стрельбе коротким очередями с упора. Это не стало следствием чьих-то навязанных решений. Оба конструктора, осознав, что полностью уложиться в заданные параметры невозможно, сами выбрали, какому показателю следует отдать преимущество. Решение Михаила Тимофеевича сделать ставку на надёжность, как и ранее у Алексея Судаева, оказалось правильным выбором. И этот выбор – то, что сделало АК-47 и его потомков одним из символов СССР, Российской Федерации и вообще второй половины XX века – мог сделать лишь он сам.

Максим Попенкер
WARSPOT.RU